Охота на труса
Повесть и рассказы
Алексей К. Смирнов
© Алексей К. Смирнов, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Гнездо титанов
повесть
Пролог
Книга мешала бежать.
Увесистый, богато изданный фолиант с картинками и фотографиями, с позолоченным обрезом, золотым тиснением и металлическими уголками приходилось держать под мышкой, потому что тонкие ручки пакета грозили порваться, а сам пакет стал скользким от дождя.
Гром гнался по пятам, понуждая спотыкаться и приседать.
Черное небо шло мохнатыми трещинами.
Он достиг перекрестка и замешкался, не зная города. Он промок до нитки. Форма налилась тяжестью, в угольно-черных ботинках хлюпала вода.
«Zum Teufel», – подумал он. К черту. Направо.
И побежал по пустынному проспекту, нутром угадывая, что выбрал правильный путь. Неоновые вывески растворялись и превращались в милые его сердцу акварели. У него не было большого таланта, но педагоги хвалили его и всячески воспитывали в нем художника.
Подошвы отрывисто шлепали по лужам. Серебристо-черные струи лились с тротуаров, топя в себе отсветы фонарей. Наверное, он задыхался, но думать об этом было некогда. Он мчался, как заяц, не разбирая дороги и неловко прижимая к себе пухлый том.
Мостовая стала булыжной, сзади выпрыгнул охотничий джип. Винтовочный выстрел слился с громовым раскатом. Бежавший не различил его, но снова учуял хребтом и в последнюю секунду метнулся в сторону. Пуля выбила искры. Джип прибавил скорость; тяжелая и мягкая дробь слилась в ровный шорох и приложилась к дождю.
Еще раз направо.
И там она оказалась, стена под колючкой. Не родная, но очень похожая на привычную. При виде ее бежавший вдруг испытал горькую досаду. Чего же стоило его чутье? Дорогу он нашел, но дальше ему не светило ничего доброго. Это был даже не его приют. Такой же, ближайший, выбирать не пришлось, но все равно чужой. Впрочем, это не имело значения. Он знал, что далеко ему не уйти, и выбрал единственное место, которое знал, отыскал поблизости и до которого мог дотянуть. Может быть, кто-то не спит. Может быть, кто-то заметит неладное и попытается разобраться еще на месте, до того, как попадет в люди. Один шанс на десять миллионов. Конечно, дело замнут. Понятно, что до книги никого не допустят. Она была камнем, который плюхнется в сонный пруд, и это в лучшем случае.
Стрельба явилась для него неожиданностью. После первого выстрела он решил, что его берут на испуг, однако вторая пуля пролетела так близко, что ему пришлось пересмотреть свое мнение. Он, разумеется, задумывался о последствиях и гадал, каким будет наказание, но совершенно не ожидал, что по нему откроют огонь на поражение. Знай он об этом – возможно, и не решился бы на побег, который был, говоря откровенно, дурным ребячеством и отчасти – желанием посмотреть, что за этим последует. Теперь было поздно. Со стены его всяко снимут либо руками, либо пулей. Он собирался сбросить фолиант и дальше бежать уже не знамо куда, потому что перелезать через стену не было никакого смысла. Но было ясно, что его бег завершится, скорее всего, под ней, и ему отчаянно захотелось остановиться и сдаться.
Третий выстрел выбил пакет из рук. Пострадал металлический уголок: отскочил. Пакет плюхнулся в лужу. Почти не снижая скорости, он подобрал его и огромными прыжками понесся к стене.
Стена, обычно серая, была черной. На вышке горел прожектор, но светил он внутрь. Там было желто и мертво. Трехэтажный корпус с зарешеченными окнами спал. Под стальными воротами не было ни миллиметра зазора, створки катались по рельсам. Блестели колючие проволочные кольца. Из трубы вылетал рваный пар, который тотчас прибивало ливнем: кухня не знала покоя, и там уже готовились разносолы. Бежавшему почудился знакомый запах мраморной говядины – выверты подсознания; зрительная память сопряглась с обонятельной и вкусовой.
Он прикинул, достаточно ли хорошо разбежался, чтобы взлететь на самый верх. Пожалуй, что нет. Он был никудышный спортсмен. Не видно было ни подходящего дерева, ни тем более лестницы. В приютах тщательно следили за такими вещами. Оставалось швырять. Он взмолился, чтобы кому-нибудь из воспитанников не спалось. Пусть кто-то, как не однажды случалось ему самому, томится возле окна спальни и плющит нос о пуленепробиваемое стекло в попытке различить сквозь прутья происходящее снаружи, где никогда не бывал и куда ни за что бы не сунулся, даже имей дозволение.
Джип настигал. Он оглянулся: открытый автомобиль, три черные фигуры. На них… он опешил и даже притормозил. Пробковые шлемы! Ошибиться было нельзя. К чему этот маскарад?
Один ездок вскинул винтовку. Беглец пригнулся и припустил втрое пуще прежнего. Стена стремительно приближалась. Очередной выстрел прозвучал уже сам по себе, без грома, и луч прожектора мгновенно метнулся на шум. Бежавший чуть не ослеп. Ему даже сделалось жарко – еще одна дурацкая подсказка услужливой памяти, среагировавшей на яркий свет. Сердце достигло глотки и молотило, как дрессированный заяц по барабану.
Он бросил книгу.
Поразительно, немыслимо – у него все получилось. Он слышал о рекордах, которые ставили простые смертные, спасавшиеся – от кого? Все вылетело из головы. От бешеного быка, например. Они без труда брали немыслимые высоты. Фолиант перелетел через ощетинившиеся витки проволоки и скрылся из виду. Огонек? Ему померещился огонек в окне второго этажа – фонарь или спичка.
– Брат! – заорал он. – Найди ее потом, найди! Пожалуйста, bitte sehr!
Может быть, его и услышали, он не узнал об этом. Последняя пуля снесла ему половину черепа. Черной птицей мелькнула челка, встопорщились юношеские усы. Он грохнулся наземь, выбросив перед собой руки. Луч прожектора на миг задержался на трупе и поспешил сместиться. Джип остановился в пяти шагах. Из него вышли люди. Они направились к нему, качая шлемами и поглядывая на темные окна.
Глава первая
– Клон колчерукий, – прошипел Иоганн. – Чего прикрываешь тетрадь?
– Я тэбе пупок покажу. После отбоя, – пообещал Дато.
– А я туда харкну. Достали со своим пупком! Все равно нас вырастили в пробирке и подсадили черте-кому.
– Это нэ клоны, – назидательно возразил Дато. – Клон это когда тэбя целиком выращивают в колбе. Тэбя послушать, так лубой искусственник уже клон!
И заработал по руке линейкой.
Сановничий навис над ним, похожий на сказочную костлявую смерть. Задайся кто-нибудь целью нарисовать Кащея или оживший труп – ни при каком даровании не вышло бы лучше. Директор был настолько страшен лицом, что уже и смешон: голый безбровый череп и тонкий рот; глаза, похожие на два тележных колеса, проехавшихся по пепелищу; скулы, выпиравшие так, что смахивали на крылья маленького самолета; длинный хрящеватый нос и морщины столь глубокие, что их можно было принять за старые шрамы, а лучше – за неумелую попытку художественной резьбы по оголенному бревну. Живой портрет был близок к лубку. Душа Сановничего была намного краше, и дальше удара линейкой он в наказаниях не заходил. Он сильно пришепетывал и раздувал слона из каждого пустяка: при виде малейшей шкоды кожаные складки, заменявшие ему брови, сдвигались, губы вытягивались в хобот, голова чуть втягивалась в плечи и начинала покачиваться, как было с ним и сейчас.
– Вшего-то и нужно дошидеть до жвонка, – затрубил он. – Дато! Школько можно обшашывать эту глупошть про клонов?
Сухорукий Дато смотрел дерзко.
– Господин дырэктор, – сказал он с деланной важностью. – Звонок нэ работает. Его испортил какой-то хулиган.
Сановничий нахмурился и посмотрел на часы.
– Отштали, никак? – проговорил он беспомощно и перевел взгляд на стенные.
Класс уже ликовал.
Директор укоризненно покачал головой.
– Дато, Дато, – молвил он. – Никак не пойму, откуда у тебя гружинский акшент? Вроде бы рош шо вшеми, ушился по-рушшки…
Он сказал это, словно не знал про специально оплаченную и проведенную втайне гипноиндукцию.
– Ушился, господин дырэктор, совсэм я по-рушшки ушился, – закивал тот.
Тут и раздался звонок. Сановничий потерянно посмотрел на доску, исписанную уравнениями. Потом повернулся к классу. В иных смыслах вымуштрованные и даже затравленные, воспитанники отдыхали на директорских уроках, где можно было ждать отношения самого сурового, но нет, как раз Сановничий давал им поблажки и многое спускал – например, за сегодняшнее кривляние русистка Смирдина поставила бы придурковатого Дато на кирпичи, да отправил бы на отчитку к отцу Иллариону; биолог Мандель послал бы его чистить сортиры, а мягкий, добрейший с виду историк Пыльин и вовсе засадил бы недоросля в карцер, и с рук долой, и самому Пыльину спокойно и уютно, он уж забыл бы про это через минуту, благо сам от роду не бывал не то что в карцере, но даже в полицейском участке.
